Он остановился на вершине. Здесь ветер гулял по-настоящему и бесцеремонно пронизывал шкуру, пробираясь к самой коже и обдавая ее терпимым привыкшему холодом. Левая раненая лапа болезненно пульсировала, и Лепра задался вопросом, уж не успела ли небольшая уютная колония муравьев забраться под его кожу и расползтись по всей лапе? Из-за моросящего дождя и притупленного болью восприятия реальности разглядеть было невозможно, перед глазами все плыло, но шакал решил, что сие и к лучшему. Отсутствие новостей — хорошие новости.
— Время замедлилось, искривилось пространство, все вперед и вперед шагай, — невидящими глазами Лепра уставился на покрытый грязью и тиной пруд, и, всматриваясь в эту непривлекательную кучу дерьма, он внезапно понял, что устал... да нет, устал — слишком мягкое определение. Нещадно гнали его северные ветра, а стена дождя, скрывавшая от глаз острые скалы столь подла, столь хитра и могуча... Лепра так нелепо напоролся на камни, а ведь уверенно пробежал десять миль, причем по большей части в быстром темпе. И совершенно не хотел он признавать, что бежал он от придуманного, ненастоящего и яро гнал здравомыслие прочь. Боялся он присесть, поскольку любое движение оборачивалось острой болью, по всей вероятности, его кусали протестующие муравьи, поэтому стоял и дрожал то ли от холода, то ли от страха. А потом двинулся к заросшему пруду, очень быстро и судорожно переставляя лапы. Внутреннему Лепре, нетронутому паникой и страхом, здоровому Лепре происходящее совершенно не нравилось, однако слабый голосок его был насколько тих, что нынешний, новый Лепра не слышал оного. Ни писка.
— Не могу остаться дома, не могу бездельничать! — провозгласил шакал в своей новой напыщенной манере. Он не пел, а декламировал громким театрально-торжественным тоном, которого до сих пор не числил в своем репертуаре. Голосом бездарного актера девятнадцатого века. Улыбаясь, сгребал он с берегов пруда тину да грязь, аккуратно размазывал ее по больной лапе, надеясь, что прохлада кое-как утихомирит боль. Он не думал о заражении и смерти, ни о чем подобном, просто Лепра хотел, чтобы чертова лапа перестала болеть. И она непременно перестанет, не может быть иначе, в голове просто не укладывалась обратное!
— Oh darling, please believe me, — сказал он будто бы своей раненой лапе. Или самой ране, кто знает. Голос прозвучал, как сухое карканье, и Лепра понял, что умирает от жажды. Шакал с величайшей осторожностью нагнулся к пруду, опуская морду в воду. Он не замечал, что грязь смердящими потоками скатывалась по лапе, с омерзительным звуком плюхаясь на землю, не замечал, что вода заливалась в ноздри. Божественная влага, льющаяся в сухое горло райским эликсиром, заняла все его внимание. И ему нравилось это, свербящее ощущение в носу при вдохе, заставляющее глаза щипать, а нёбо чесаться...
Еще несколько комков грязи скатилось с бедра и характерное «хлюп» сильно напугало Лепру. Муравьи против того, чтобы ему стало легче, разумеется дело в этом!
— Я никогда не сделаю вам ничего плохого, — нараспев проговорил он все тем же напыщенным тоном актера, оставшегося на улице, без сцены и зрителей, а затем продолжил втирать грязь в шкуру, громко и не умеючи напевая:
— Так мы плыли вверх к солнцу, пока мы не нашли зеленое море...

Отредактировано Лепра (2014-05-01 20:24:52)

Краем глаза он заметил движение, в голове даже успела промелькнуть мысль о грозящей ему, Лепре, опасности, и заставила оторваться от обмазывания себя тиной, дабы проследить взглядом за... зрение очень подводило Лепру, поэтому он видел движущийся объект как нечто белое и размытое.
Несколько раз светлое пятно спотыкалось и едва не падало, хотя Лепра очень сомневался, что бесформенное, но отчасти напоминающее волкообразное существо, может упасть. Покатиться с горы аки снежный ком — да, собирать на себя всю грязь и слякоть — да! Обрадовать шакала вышеперечисленным — нет. Волкообразный сумел удержаться на лапах, но на полпути к заросшему пруду поскользнулся и покатился кубарем. Лепра, искренне сочувствующий бедняге, опустил уголки рта вниз и громко застучал лапами по расположенному близ камню, изображая аплодисменты. А потом, сообразив, что находится достаточно далеко, чтобы его не слышали, прокричал:
— Подстава! Фаворит сбился с круга! Фотофиниш! Требуем фотофиниш!
Объект поднялся, отряхнулся, взял свое неизменное ружье и отправился дальше по своим делам, видимо, его совершенно не интересовал перепачканный тиной шакал. Или он увидел в Лепре охотничий трофей? Уже представляет мысленным взором, как вешает шакалиную голову на свою стену? А шкуру растягивает перед камином? Ты же заядлый охотник? — хотелось крикнуть Лепре, ведь он не понимал, зачем волкообразный изменил свой курс, зачем ощерился в свирепой ухмылке и зачем возвел курок?
Шагая, он раскачивал кобуру у себя на поясе, шакала гипнотизировал этот загадочный талисман и, он был готов поклясться пред богами Воды, из кобуры виднелся уже знакомый револьвер! Чертов револьвер! Растерявшийся и расстроенный недоброжелательностью своего старого знакомого, шакал попятился назад, не замечая, что задние лапы уже погрязли в тине и водной грязи.
— Я не опасен... — волкообразный постарался его заверить в достоверности своих слов, однако же помахивание стволом ружья означало обратное. Неуклюжий и слегка испачканный гость очень и очень опасен.
— Oh darling, да что за ахинею ты несешь? — весело произнес он, по прежнему пятясь назад. Кончик хвоста уже успел намокнуть, но Лепра, внимание которого было приковано к меняющему свою форму существу, казалось, ничего не замечал. Знал он только одно и знал наверняка: его голова раскалывалась от боли, ему было очень жарко, с его, Лепры, губ, ручьями текли слюни и, он, Лепра, так и не поздоровался к волкообразным, что недопустимо, совершенно недопустимо! И, осознавая, что его совершенно безобидный собеседник, хвост, обычный хвост которого, разумеется, не походил на ружье, мог обидеться, чего шакал не хотел.
— Я никаким образом Вас обидеть не хотел! — Лепра принадлежал к той возвышенной части общества, что произносила «никаким» как «никоим», что, естественно, гораздо благозвучнее, — Разве не прекрасно? Разве не восхитительно?
Шакал произносил каждое слово с праздной торжественностью и весельем, однако при этом уже привычная внутренняя гармония и спокойствие покинули Лепру, был он взвинчен и возбужден.

Раз.., два.., три...
Лепра имел привычку вести мысленный счет, и, превратив оную в умение, довел его практически до совершенства: считал, не сбиваясь, но и не задумываясь, просто раз, два, три, четыре и так далее, пока хватает арифметических знаний шакалиных мозгов. Счет — нечто для него неотъемлемое, без чего нельзя представлять самого себя таким, коим ты являешься. Словно счет — первичный, перворожденный, а шакал Лепра — вторичный, появившийся на свет несколько позже визитеров-цифр. До появления сущности, думающей о себе, как о псе, и значившийся в несколько затуманенном разуме Лепры под этикеткой «Пёс» (игрушка мягкая детская, 200 рублей, made in China), он успел досчитать до тринадцати, поскольку постоянно отвлекался на странные, совершенно неподходящие под ситуацию изречения. «После дождичка в четверг» — полная несообразица, по каким-то причинам отложившаяся у Лепры в голове и доставляющая непонятную радость, ему нравилось ничего не значащее изречение, созданное мышлением высшего типа. По мнению самого шакала, люди, придумавшие эти забавные строчки, не могли являться обладателями высшего разума, хотя бы от того, что на семьдесят процентов состояли из эмоций. Все равно, что назвать дерьмо переработанной пищей, а геноцид — этнической чисткой.
К слову о чистке, Лепра был бы не прочь смыть грязь со своей все еще ноющей лапы да и окунуться целиком, нырнуть и вынырнуть несколько раз, ибо жара достигла пика невыносимости. И плевать, плевать, что снаружи бушевал ветер, плевать, что когда-то давно, наверное, в прошлой жизни, он, Лепра, дрожал от холода, сейчас, черт возьми, ему было дьявольски жарко, и лишь присутствие пса мешало ему принять ванну.
Парами мгновений назад шакал думал об объявившемся госте, незваном, кстати говоря, как о «Тифозной Мэри», внешне совершенно безвредной, но внутри, меж кишок и мяса переносящей настоящую опасность в чистейшем своем виде, переносящей заразу, от которой Лепра так упорно пытался сбежать. Когда пес выдыхал, шакал задерживал дыхание и старался уйти как можно дальше, но при этом не показаться грубым неандертальцем, руководствующимся лишь инстинктами, а посему держался на почтительном расстоянии в двадцать сантиметров. «Тифозная Мэри», наградив шакала виноватой улыбкой, предвещающей лишь хорошее, наконец поздоровался. Неплохое начало, учитывая, что изначально Лепра принял пса за охотника.
А потом морда шакала озарилась лучезарной улыбкой, как у ведущих из телешоу, и эта улыбка, странная, коей обладают только корги, казалось, вытеснила безумие, как солнце прогоняет ночь. Перемена была неожиданной даже немного жуткой, но все же было в ней что-то успокаивающее. Вероятно, никто — ни пес, ни водяные духи, все, кто зрел сейчас Лепру, — и не должны его бояться и подозревать в безумии, потому что с Лепрой было все в порядке, Лепра успокоился. Он улыбался счастливой улыбкой победителя Олимпиады или лауреата «Оскара». Даже в такой странной и непонятной в общем-то ситуации было почти невозможно не улыбнуться в ответ.
— Привет, — на вид Лепре было не меньше пяти лет. Сейчас он казался почти юнцом с большими ясными глазами и невинной мордашкой, — я тебя, наверное, напугал немного. Ты ведь подумал, что я один из этих... Дружелюбная, но озадаченная улыбка — подожди, дай-ка мне вспомнить — на мгновение исчезла, сменившись тяжелым, внимательным взглядом. Однако же он не напоминал подвисший компьютер, который пытается обработать слишком большое количество информации. Его глаза были ясны как никогда, — ...из племени Ненормальных? Шакал уже успел выйти на берег, и теперь с его задних лап обильно стекала мутная вода, смешанная с потокам грязи. Но из головы вся грязь же вымылась, ведь шакал улыбался, а улыбка — хороший знак.